Материалы следствия завершались выводом: «…установлено, что подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев, освещенный в печати, является вымыслом корреспондента Коротеева, редактора “Красной звезды” Ортенберга и в особенности литературного секретаря газеты Кривицкого. Этот вымысел был повторен в произведениях писателей Тихонова, Ставского, Бека, Кузнецова, Липко, Светлова и других и широко популяризировался среди населения Советского Союза».

Такими словами Главный военный прокурор ВС СССР генерал-лейтенант юстиции Н. Афанасьев подписал мифу смертный приговор и передал Генеральному прокурору СССР Г. Сафонову, а тот в свою очередь переправил секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову. Как разбирались с этим документом члены Политбюро, покрыто мраком тайны. Ясен лишь результат – миф уцелел, сочтенный более полезным для блага страны, чем правда. И то сказать: не сносить же памятники, не снимать же с полок многочисленные книги о панфиловцах, вышедшие из-под пера Александра Кривицкого и многих куда более ярких сочинителей… Оно конечно, и памятники в отечестве нашем сносили во множестве, и книги уничтожали, так ведь то вредные. А герои-панфиловцы – они полезные, патриотичные; пусть живут в веках…

Прошло без малого два десятка лет, прежде чем на миф покусился на этот раз не прокурор, а писатель-фронтовик В. Кардин [414] . К тому времени плодовитый Кривицкий как раз выпустил очередную книжицу – «Не забуду вовек», посвященную все той же неиссякаемой теме. Ловя автора на многих несоответствиях, несостыковках и умолчаниях (в частности, об уцелевших «героях»), критик Кардин не хуже прокуратуры провел собственное следствие и пришел практически к тем же выводам. О чем и написал в статье «Легенды и факты», опубликованной в журнале «Новый мир». Сделать это было тем легче, что в писательской среде многие хорошо знали, что представляет собой Кривицкий. В частности, знаменитый карикатурист Борис Ефимов [415] вспоминал такую историю, рассказанную со слов самого Кривицкого, которого еще в годы войны после публикации очередного очерка вызвал к себе сам Щербаков [416] : «Поговорив о делах, Щербаков неожиданно спросил:

– Скажите, товарищ Кривицкий, из вашего очерка следует, что все двадцать восемь панфиловцев погибли. Кто мог вам поведать о последних словах политрука Клочкова?

– Никто не поведал, – напрямик ответил Кривицкий. – Но я подумал, что он должен был сказать нечто подобное, Александр Сергеевич.

Щербаков долго молча смотрел на Кривицкого и наконец, сказал:

– Вы очень правильно сделали, товарищ Кривицкий».

В другой раз Ефимов, зайдя к Кривицкому и встретив там Твардовского, Дангулова, Гроссмана и еще кого-то из «Красной звезды», застал окончание спора. Заикаясь, Кривицкий завершал: «Так вот, что бы вы тут ни говорили, можете с-сомневаться сколько вам угодно, а вот эта дерьмовая книжонка, – он потряс в воздухе брошюрой о подвиге панфиловцев, – через двадцать пять лет будет п-первоисточником, да, да, п-первоисточником!»

И хотя опубликованы ефимовские мемуары были всего лишь несколько лет назад, причем в Израиле, однако рассказывать свои байки он любил всегда, и Кардин просто не мог не оказаться в числе слушателей – все-таки столичный литературный и окололитературный мир достаточно тесен.

Ответ на кардинскую статью грозно прозвучал с самого верха: 10 ноября 1966 года на заседании Политбюро ЦК КПСС возмутился сам Брежнев: «Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других наших изданиях то, что в сердцах нашего народа является самым святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа “Авроры”, что это, мол, был холостой выстрел и т.д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочкова и не было его призыва, что “за нами Москва и отступать нам некуда”. Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа». Говорят, Леонида Ильича кардинское покушение на миф о двадцати восьми обидело еще и потому, что затрагивало одну из любимых песен генсека:

Само собой, после такого залпа ни о каких разоблачениях исторических мифов говорить уже не приходилось. Вернее, говорили, конечно. И даже писали – в стол. Ибо кто ж такое опубликует? Впрочем, когда началась горбачевская гласность и публиковать можно стало если и не все, то довольно многое, произошел случай, прямо скажем, забавный: не разобравшись, некоторые журналисты начали кампанию в защиту прав «невинно репрессированных героев-панфиловцев» Даниила Кужебергенова и Ивана Добробабина, которые, потрясая сочинениями Александра Кривицкого, требовали вручения им положенных Звезд Героев и прилагаемых к высокой награде льгот. Потом, очевидно, разобрались, но как-то втихую – кампания незаметно увяла. Наконец в 1997 году на страницах того же «Нового мира» историки Никита Петров и Ольга Эдельман в очередной раз (но теперь – с исключительной полнотой) предали огласке все подробности этой истории.

Но думаете, миф от этого пострадал? Закрылся Нелидовский музей? Ничуть не бывало. На уроках патриотического воспитания о двадцати восьми героях-панфиловцах повествуют с прежним пылом… Прав, прав был Кривицкий: стали-таки его опусы первоисточником и, боюсь, будут оставаться и впредь…

Но почему?

Надо сказать, что дело здесь не только в умелой пропаганде. Любой – в том числе и пропагандистский – миф оказывается живучим и эффективным лишь в случае, если он созвучен общественному сознанию, мироощущению, традициям. И значительная часть советских мифов вообще, а военных – в особенности, полностью этому требованию соответствовала.

Во-первых, в эпоху, которую Ортега-и-Гассет [418] нарек «восстанием масс», понятие массовости стало главенствующим (как тут не вспомнить блистательную метафору из «Улялаевщины» Ильи Сельвинского: «Это была мас-с-са – масса через три “эс”!»). Главенствующим не только в политике или социологии, но и для мифа, даже героического: на смену исключительному герою, вроде Тесея или Жанны д’Арк, пришел другой – живущий рядом, обыкновенный, но прекрасно знающий, что «в жизни всегда есть место подвигу», а

как утверждала популярная песня из культового фильма [419] . Именно это качество и отличало всех героев официально пропагандируемых героев Великой Отечественной. Потому что лишь при таком раскладе совершение подвига может быть вменено в обязанность. И двадцать восемь героев-панфиловцев эту свою обязанность выполнили.

Во-вторых, в нашей отечественной культуре издревле – не знаю уж, с каких пор, боюсь, что не с девятого века даже, не с христианского тезиса о Церкви, зиждущейся на крови мучеников, а со времен куда более ранних, языческих, с их кровавыми жертвами, – утвердилось убеждение, что гибель является непременным атрибутом героизма. Об этом еще нелюбимый мною классик Николай Алексеевич Некрасов писал: